Оригинал взят у
domestic_lynx в
ПРЕКАРИАТ - ДИТЯ УПАДКА Недавно повстречала приятельницу детства. Стали вспоминать, кто что и кто где. И оказалось вполне обычное, что никого сегодня не удивляет: ни один из наших друзей не работает по специальности. Даже не обязательно по специальности, полученной в вузе – просто хоть по какой-нибудь определённой специальности. Все где-то сидят, что-то делают, что и назвать-то затруднительно: кто торгует, кто в офисе… Почти невозможно вспомнить кого-то, кто делал что-то определённое в жизни, совершенствовался, становился мастером, приобретал известность в профессиональной среде, обрастал учениками – независимо от того, профессор ты или фрезеровщик. Такое было характерно для поколения наших родителей, а мы – те, что сегодня понемногу начинают выходить на пенсию, в своей жизни попробовали и того, и этого, иные даже изловчились заработали какие-то деньги, но профессионалами не стали. Кто стал – это редкость, исключение из исключений.
Кем мы стали? Никем
Да, наше поколение переехала пополам капиталистическая революция 91-года. До неё мы не успели сформироваться, а после – развалилась вся жизнь и пришлось как-то барахтаться.
Но вот что интересно: и поколение наших детей – ровно в таком же положении: и то, и это, одних высших образований у кого два, а у кого и все три, многие кандидаты каких-то там наук, а по существу – пшик. Перекати-поле. То, что в старину называлось «лицо без определённых занятий».
Любопытно, что и разницы-то особой между обладателями разных дипломов и тех, у кого их нет – как-то не наблюдается.
Не только у нас так - очень сходная картина в тех странах, с которых мы привыкли брать пример. Мои бывшие итальянские сослуживцы, а паче того – их дети, ровно в таком же положении. Какие-то обрывки работ: недолгие, неопределённые, невнятные, бесперспективные.
Оно и понятно: на протяжении последней четверти века исчезало и сегодня почти вовсе исчезло понятие профессии. Кто-то утратил свою профессию, кто-то – не приобрёл, в итоге все не профессионалы, а…- кто? Да так как-то… Для этого «так как как-то» даже слово придумано: прекариат. Слово склеено из двух: proletariat на precarious. По-английски это значит ненадежный, сомнительный, опасный, рискованный, шаткий, непрочный, случайный, нестабильный, неустойчивый.
Такие вот работнички – невнятные и ненадёжные. Вроде тех, о которых часто рассказывает мой сын, владелец маленького строительного бизнеса. Сначала они слёзно просят денег на проезд от места жительства, а получив – почасту исчезают, иногда прихватив что-нибудь из электроинструмента. Рассказывает сын в самых юмористических тонах, но дело-то серьёзное, не юмористическое.
Слово «прекариат» начали употреблять социологи ещё в 80-е годы ХХ века для самых неквалифицированных трудящихся, чьё социальное положение шатко и невнятно, вроде сезонных рабочих. Но с годами шаткость и невнятность расползлась и охватило собой почти что весь рынок труда.
Об этом явлении сейчас много говорят. Есть даже ставший почти классическим труд - Гай Стэндинг «Прекариат – новый опасный класс», опубликованный в 2011 г. (The Precariat: The New Dangerous Class).
«Пора осознать проблему мирового прекариата, и как можно скорее. В нем зреет недовольство и обеспокоенность», - пишет автор.
«Помимо незащищенности труда и незащищенности общественного дохода прекариату недостает самоидентификации на основе трудовой деятельности. Поступая на службу, эти люди занимают должности, менее перспективные в плане карьерного роста, без традиций социальной памяти, они не дают возможности почувствовать свою причастность к трудовому сообществу с устоявшейся практикой, этическими и поведенческими нормами, не дают чувства взаимной поддержки и товарищества».
«В 1960-е годы, - рассказывает Стэндинг, - типичный работник, выходящий на рынок труда в промышленно развитой стране, мог ожидать, что до наступления пенсионного возраста сменит четырех работодателей. В условиях того времени имело смысл отождествлять себя с фирмой, в которой он работал. В наши дни это было бы большой глупостью. Сейчас типичный работник – вероятнее всего, женщина – может рассчитывать на то, что сменит девять работодателей, прежде чем достигнет тридцатилетнего возраста. Такова степень изменений, которые несет с собой гибкость численности». Гибкость численности – это значит: чуть уменьшилась работа – увольняю, чуть увеличилась – нанимаю. Правда, никакого приличного работника так вот вдруг не наймёшь, ну зато дёшево и сердито.
По расчётам автора, четверть взрослого населения самых что ни наесть приличных стран относится к прекариату. Марин Ле Пен в своей недавней книжке «Во имя Франции» говорит, что одна треть работ, производимых во Франции, делаются силами таких вот трудящихся, что перебиваются на птичьих правах. И это не так уж много: в Южной Корее, есть данные, таких половина.
Прекарии страдают оттого, что Стэндинг называет "Четырьмя "A". Первая "А" - anxiety - тревога из-за неопределенности. Вторая "А" -alienation – отчуждение из-за необходимости заниматься не тем, чем хочется. Третья "А" - anomie– невозможность самоидентификации из-за разрыва социальных связей. Четвертая "А" -anger – злость - результат предыдущих трех "А".
Кто мы? Зачем мы?
У прекариата нет внятного самосознания и даже устойчивого самоощущения. Кто я? Каково моё место в жизни? Что я значу и значу ли я вообще что-нибудь, или я просто пыль, гонимая ветром? Все эти неловкие вопросы в большинстве случаев остаются без ответа. Вернее, хозяева дискурса дают на них утешительные ответы, слегка купирующие боль бессмыслия. Вроде таблетки анальгина при зубной боли.
Перво-наперво мастера агитпридумок говорят: так всё и должно быть. Профессия – это прошлый век. Даже детей в школе сегодня учат: ты должен быть готов к тому, что переменишь в жизни множество профессий. Сегодня полагается быть мобильным, динамичным, смело принимающим вызовы времени. Это в совке голимом восхваляли рабов системы, у которых было всего две записи в трудовой книжке: «Принят учителем школы № такой-то (слесарем-инструментальщиком п/я № такой-то) – уволен в связи с выходом на пенсию». Теперь не те времена! Сегодня человек постоянно стремится к лучшему, конкурирует, подстраивается под требования рынка. Едва поступил на работу – тут же начинай рассылать резюме во все концы в поисках нового места. Для писания резюме даже курсы особые есть; это, пожалуй, единственный профессиональный навык, которым обладает большинство современных работников. Какая ещё лояльность компании? Это прошлый век, отсталость. Сегодня человек постоянно должен находиться в поиске работы: это рынок, детка! Помню, в 90-е годы была широко распространена такая мудрость, которую выдавали за американскую и, следовательно, непререкаемую: работать в одном месте и по одному профилю больше четырёх лет нельзя. Иначе ты – лузер. За четыре года ты уже всё получил, что мог с данного места. Но четыре – это ещё ничего. Большинство трудящихся, которые нанимаются к нам в компанию, до этого работали на одном месте от полугода до полутора. (Впрочем, у нас они, по странности, задерживаются, что не совсем типично).
«Проповедь гибкости учит людей, что неизменность – враг гибкости. Опыт Просвещения говорит нам о том, что человек сам должен определять свою судьбу, а вовсе не Господь Бог и не силы природы. Прекариату говорят, что он должен соответствовать требованиям рынка и все время приспосабливаться.
Смещение в сторону временного труда – примета глобального капитализма», - пишет Стэндинг.
Рынок в руководящей картине мира – это некий абсолют, который не полагается обсуждать, а можно только лишь стремиться ему соответствовать. Кто соответствует - тому респект и уважуха; правда, чисто словесная. Современный мир вообще наладился решать свои проблемы словесно. Не смогли адаптировать мигрантов – объявили мультикультурализм. Не смогли решить проблемы негров – переименовали их в афроамериканцев. Всё, что есть, велено почитать нормальным и даже почтенным. Не соответствуешь новым трендам – значит, ты лузер. А лузерство полагается скрывать, как дурную болезнь.
В современном мире всё больше проблем решается словесно – переименованием неприятных явлений в приятные или хотя бы нейтральные.
Зато какие титулы создала глобальная рыночная экономика! Мелкого торговца, который от безнадёги завёл лоток между дверями крытого рынка, называют предпринимателем. Выбивалку накладных на складе – менеджером, а то и старшим менеджером. Интеллигентного бедолагу, перебивающегося рекламными статейками вперемешку с переводами невесть о чём – именуют иноземным словом «фрилансер». Многие занятия, которые в прежние времена были подработкой в свободное время, превратились в занятия единственные и в высшей степени ненадёжные. Например, в прежнее время некоторые преподаватели подрабатывали репетиторством, но всё-таки главным их делом было преподавание в школах и в вузах, с чем они связывали свою профессиональную и социальную идентичность. Теперь всё иначе. Теперь наметился своего рода «замкнутый цикл»: девушка долбит у репетитора английский, триумфально поступает в какой-нибудь лингвистический университет, пять лет там учит тот же английский, чтобы потом стать домашней долбилкой, потому что никакой внятной работы ей не светит.
У прекариата нет внятного самосознания и даже устойчивого самоощущения. Кто я? Каково моё место в жизни? Что я значу и значу ли я вообще что-нибудь, или я просто пыль, гонимая ветром? А может, я всё-таки современный амбициозный профи международного уровня: мне ведь переводик из Канады подкинули…. Все эти неловкие вопросы в большинстве случаев остаются без ответа. Вернее, хозяева дискурса дают на них утешительные ответы, слегка купирующие боль бессмыслия. Вроде таблетки анальгина при зубной боли.
А кому таблетка не помогает – пригодится примочка.
Бренд – примочка для самооценки
Бренд – это относительно долго живущая и хорошо узнаваемая марка товара. Но не только. Бренд – это ключевое слово эпохи. Сейчас говорят о создании личного бренда, т.е. бренда из себя самого. Проводятся семинары «Формирование личного бренда» (я, правда, никогда не участвовала в таком семинаре). Логично: человек давно уже стал товаром, так почему ж ему не стать брендовым товаром? Ведь современный потребитель стремится покупать только брендовые товары.
Брендовый товар стоит в разы больше товара no name при ровно тех же потребительских (и всех прочих) свойствах. В большинстве случаев их и изготовляют-то на одной и той же китайской фабрике. А уж компоненты для всех них – вне сомнения, «из одной бочки наливают». Но тем не менее – брендовое стоит в разы дороже. Это уж поверьте работнику торговли со стажем.
Разумеется, сами торговцы оспаривают идентичность брендовых и небрендовых товаров, но делают это всё менее настойчиво, скорее ритуально, по привычке. Сейчас вообще всё меньше разговоров о реальных физических свойствах товаров. Какая, в самом деле, разница тепла ли куртка, если такую носит сам Дима Билан? О физических свойствах товаров пекутся только в самой низкой нише: об этом говорят разве что с бабульками на рынках да в подземных переходах. А пригламуренной публике подавай марку и престиж.
Сегодня всё меньше рекламы, упирающей на реальные свойства рекламируемых предметов (сладкий, вкусный, тёплый, быстрый) – это прошлый век. Сегодня говорят о «правильном пиве», о будущем, которое «зависит от тебя» - т.е. о предметах виртуально-престижных. Кому охота пить неправильное или не контролировать своё будущее? Вот именно! Значит, надо покупать.
Именно поэтому производители предпочитают вкладываться гораздо больше в бренд, чем в реальный товар. Ощущение такое, что товар – всё больше превращается в докучный придаток к бренду. Успешные предприниматели – это те, кому удалось реализовать такую схему: раскрутить бренд, а потом продать его. И отдыхать. И это логично. Раскрученный сильный бренд стоит в наши дни гораздо больше, чем фабрика, производящая соответствующие товары. Фабрика, производившая когда-то сковородки и пр. под маркой «Тефаль» давно закрылась, сама фирма, кажется, разорилась. А бренд – продан. И продолжает жить и зарабатывать деньги своим хозяевам.
Брендируется в наши дни буквально всё. Включая такие вещи, которые вроде бы представляют собой чистую функцию, вроде швабры, унитаза или кастрюли. Тем не менее, и в этой области есть свои фавориты и аутсайдеры престижа. Однажды я познакомилась с одной гламурной дамой и оказалась у неё дома. ВСЕ предметы в ванной и на кухне у неё были самых дорогих брендов. Заметив, что я задержала на чём-то взгляд, она прокомментировала: «Я стараюсь, чтобы всё, к чему прикасается моя рука, было самой хорошей марки».
Современный человек, когда покупает, платит не за свойства товара, а за прирост самоуважения, самооценки. В какой-то мере так было и раньше, но сегодня это явление разрослось и стало ведущим и глобальным.
Почему именно сегодня людям так исступлённо нужен бренд?
Это суррогат уважения. А уважение человеку очень нужно, нужно ощущение какой-то своей значимости, ценности. Без этого невыносимо жить. Недаром выпивохи выясняют вечный вопрос: «Ты меня уважаешь?». Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке: уважения хочется каждому, но на трезвяк об этом помалкивают.
А за что его уважать-то – безвестного офисного сидельца, песчинку гонимую ветром? Да и кто будет уважать? Его и знать-то никто не знает. Он живёт в маленькой клеточке блочной громады, не зная ни соседей, ни жителей своей улицы – никого. Он не принадлежит ни к какому сообществу по месту жительства – это факт известный-преизвестный. По месту жительства он просто ночует: недаром районы блочных громад прозваны спальными. Он мотается на работу, отдавая транспорту изрядную часть своих силёнок, но и работа редко даёт толику уважения. Прежде всего, для огромного большинства работа эта – нечто случайное и временное. У него чаще всего и профессии-то никакой нет, разве что диплом какого-нибудь «финансово-юридического». Посидел здесь – пошёл туда. А ведь хочется, чтоб уважали, чтоб ты принадлежал к какому-то кругу, сообществу, и не к абы какому, а к кругу ценных и значимых. Уважали чтоб…
И тут на помощь приходит бренд. Приходит на мягких лапах, под видом друга. Как алкоголь, как «прозак». «Купи Х, - шепчет бренд – и тебя будут уважать». И он покупает. В первую очередь, разумеется, наш герой сам себя начинает больше уважать, потому что другим-то на него наплевать. «Мало того, - шепчет бренд, - ты будешь принадлежать к кругу избранных, которые тоже покупают Х. Ну, пускай не избранных, но всё-таки и не завалящих. Не замухрышек-нищебродов-замкадышей. Ты уже не один – ты с нами. С этими, у которых Х.»
Это даёт надежду. На что надежду? Ну, что парень, имеющий ЭТО, не может затеряться в жизни. И в конечном итоге всё будет Кока-Кола. А надежда она, сами знаете, дорогого стоит.
Это тоже своего рода болезненная приспособительная реакция к ужасу пустопорожней жизни – без смысла, без цели, без осознания себя.
Вот зачем нужен человеку бренд.
Прекариат: другой ракурс
Гай Стэндинг, как и большинство авторов, рассматривает прекариат с позиции, так сказать, охранительной: прекарии, по его мнению, того гляди взбунтуются и разнесут существующий порядок в щепки. Поэтому-де нужно реализовать концепцию безусловного основного дохода, то есть гарантированного государством денежного довольствия каждому гражданину. Попросту говоря, превратить временных и невнятных, но всё-таки работников во вполне легальных тунеядцев - прямой аналог римских пролетариев эпохи упадка, которым от казны полагались хлеб и зрелища.
Нельзя исключать такой исход: им, словно марксову пролетариату, нечего терять: от глобального пирога их отодвинули. Но в отличии от того пролетариата эти люди разобщены, плохо понимают происходящее и постоянно влекомы смутной надеждой: вот-вот что-то получится, куда-то устроюсь, разбогатею… А не устроюсь – сам виноват, не вписался в рынок. Так что этот класс, похоже, ещё долго не станет «классом для себя», выражаясь в марксистских терминах.
О прекариате много пишут в аспекте социально-сочувственном: как бедолагам солоно приходится. Вот и Ле Пен в числе прочих социальных проблем указывает на то, что «число краткосрочных работ дошло до тридцати процентов». Кстати, это не такая уж гигантская цифра: в Южной Корее, как пишет Гай Стэндинг в своей книжке, более половины всех трудящихся заняты на временных, «нерегулярных» работах.
Но у явления прекариата есть и другой важный аспект. Они, эти горемыки, - мощное орудие деградации всех сторон жизни. Они – неумехи. Не по своей вине, но факт остаётся фактом: неумехи. При том, что слово «профессионал», «профессиональный» - с языка не сходит – неумехи заполняют всё жизненное пространство. Уровень исполнения работ – любых – всё ниже, и он катится под уклон.
Найти сегодня знающего специалиста и умелого работника - невероятная удача. С кем ни поговори – от домохозяек до предпринимателей – все вздыхают и разводят руками: невозможно найти умелого человека. Если вдруг встретишь – считай, повезло; не всякому такая везуха выпадает. Умелого в чём? Да в чём угодно: от поклейки обоев до преподавания математики в школе. Директор школы, где учится моя дочка, печалится: никакими силами невозможно найти умелого педагога. При этом зарплаты учителей в Москве – приличные. Дело не в зарплате.
Работник космической отрасли недавно признался: непонятно, что будет, когда вымрут старики, которые ещё что-то умели. И дело тут не чисто в деньгах. Дело в том, что человек должен быть настроен на работу, а не на то, чтобы пересидеть, пока не подвернётся что-то позабористей. Человек заурядных способностей и даже неважной подготовки может научиться – если стремится к результату и верит в своё дело. Но для того, чтоб научиться – надо вложить в дело время жизни. По-другому не выходит. Существует представление, что специалистом человека делают 10 000 часов, отработанных по специальности. Не трудитесь считать: это пять лет полновесной работы на полный рабочий день. И кто может этим похвастаться? Даже если он и отсидит пять лет на одном месте (что не типично), рассылая резюме туда-сюда – будет он вкладываться в эту работу? Скорее всего – нет. Так оно и оказывается на самом деле.
Вообще, распространённое представление, что-де заплати больше – и человек будет хорошо работать, - неверно. Человек работает ровно так, как умеет. Если не умеет – толку от него не добьёшься, сколько ни плати.
Отсюда становится до прозрачности ясно, почему образовательные реформы имеют столь бледный, а часто и прямо смехотворный вид. Кого мы собираемся готовить? Для какой цели? Ах, образованного человека? Для чего – для светского small talk’ a? Если б мы готовили работников народного хозяйства, тогда можно было бы обсудить и прийти к выводу, чему и как учить, а так, как сейчас, - невозможно. В принципе. Эта задача не имеет решения, как пойти туда не знаю куда.
Скажу больше. Если бы каким-то непостижимым образом наша школа – средняя и высшая – начала замечательно, превосходно, лучше всех в мире учить, школяры не стали бы учиться. Буквально по старинному студенческому присловью: «Ему давали хорошее образование, но он его не взял». Не возьмут они! Потому что они поступают и учатся – ни для чего. Просто так учатся – чтоб продлить счастливое детство, потому что родители велели, потому что все так делают, потому что иначе возьмут в армию. Но вовсе не затем, чтобы научиться чему-то и ЭТО делать. Они же видят, как всё устроено в жизни, как работают их родители и знакомые. Так чего ж суетиться-то лишний раз, когда по специальности никто не работает? Да и нет её, по сути дела – специальности, так, запись в дипломе. Конечно, всегда есть исключения, встречаются люди, бескорыстно любящие знание, но я говорю о массовых процессах.
Теперь я перехожу к самому увлекательному вопросу: что со всем этим делать?
Я уже писала, что мы – наша страна, наш народ – находимся накануне больших перемен. Они висят в воздухе. В порядке дня стоит переход от разрушения – к созиданию, к творчеству новых ценностей. Не делить нефтяные доходы, а создавать передовую промышленность и сельское хозяйство, достойные нашего народа и нашей страны. Это вчерашний день – говорите? Сейчас экономика знаний? Ну что ж, знания так знания. Правда, по утрам отсталый народ на хлеб не знания намазывает – всё сыр с маслом норовит. Но знания, конечно, очень нужны. Для того, чтобы наладить производство в стране всего того, что требуется народу. Для такой большой страны, как наша, это вполне реалистичная задача.
Как только мы перейдём от разрушения и латания дыр на живую нитку – к созиданию и развитию, перед нами во весь рост встанет проблема кадрового дефицита. Да что дефицита – голода. Это будет самая-самая серьёзная проблема. Что кадры решают всё – это абсолютная истина, которой проникается любой, кто берётся сегодня за любое практическое дело. И каждый, кто берётся, немедленно осознаёт, в какой кадровой пустыне он находится. Ну что ж – надо выбираться.
Намечу некоторые важнейшие пути.
* Мобилизационная экономика: государство берёт в свои руки профессиональную подготовку всех уровней. Надо относиться к этому как к важнейшему общегосударственному делу. Готовить нужно тех, кто нужен, а не филолого-политологов. 9/10 гуманитарных специальностей закрываются или переводятся в статус народных университетов культуры.
* Обучение происходит строго за казённый счёт с выплатой стипендии, на которую можно прокормиться. Обязательное распределение после вуза. Хорошо, если при поступлении человек (примерно) знает, куда его пошлют. Для многих гарантия рабочего места – огромная радость и облегчение. Сколько времени должен отработать человек по распределению? Мне кажется, не менее пяти лет: именно за эти пять лет человек становится специалистом, врастает корнями в своё дело. Очень вероятно, что он так и останется там, куда его послали.
Принцип: лучше учишься – лучше распределение. Любопытно, что такой принцип распределения выпускников юнкерского училища описан в повести Куприна «Юнкера». Таким же он был в 50-е годы, когда мой отец заканчивал институт. Он был отличником, и ему предоставлялось выбрать из полного списка вакансий, и он выбрал Коломенский машиностроительный завод. Все студенты были ранжированы по успеваемости и выбирали себе место в порядке убывания успехов в учёбе. Мне кажется, это просто, практично и справедливо. И тогда, надо сказать, люди подлинно учились – просто потому, что видели ясную перспективу. Кстати, родители рассказывали, что уклоняющегося от распределения могли водворить на место едва не с милицией. Но среди их знакомых таких не было: распределение ощущалось как норма жизни – а как иначе-то?
Любопытно, что кое-где сегодня робко начинают заводить такой порядок. Приятель моей дочки, такой же выпускник школы, как она, живущий в Нижнем Тагиле, намеревается поступать в педагогический институт. Местные власти считают, что в школах недостаточно мужчин, и стимулируют поступление мальчиков в педвузы. Я не знаю всех условий, но знаю, что участник этой программы должен потом отработать пять лет там, куда пошлют. Но это всё точечные инициативы, а нужно, чтобы это стало нормой.
Вообще, пора сделать так, чтобы отъезд в дальние края по распределению стал нормой жизни. Это нужно пропагандировать, воспевать, романтизировать, ну и стимулировать материально, конечно. Нынешнее поколение молодых, уверена, воспримет это дело с энтузиазмом. Нам надо осваивать нашу землю, а не жаться к городам-миллионникам. Очевидно, что для такого дела нужен народнохозяйственный план. Что такое план, напомню: это задачи, сроки, ресурсы, ответственные, увязка с другими планами. План не имеет ничего общего с национальными программами, дорожными картами и т.п. – это другой жанр.
* Основной массе – среднее специальное образование.
Если сейчас стоит задача как можно дольше учить молодёжь, чтобы она не бузила и была вроде как при деле, то при переходе к созидательной экономике, потребуется, напротив, сделать так, чтобы люди начинали работать не в 23 года, а в среднем лет в 20. Это вполне возможно, если люди в своём большинстве будут получать среднее специальное образование Что это значит – я об этом много писала. Высшее образование должны получать процентов десять, но это должно быть подлинно высшее образование, направленное на производство новых знаний. То, что касается использования знаний уже имеющихся, - это всё компетенция среднего специального образования. Таких работ в народном хозяйстве больше всего.
*Было бы очень полезно поощрять и поддерживать профессиональные «династии», чтобы дети получали профессии своих родителей и продолжали их дело. Это очень улучшает качество трудовой подготовки. Вырастая в атмосфере определённой профессии, ребёнок уже с детства впитывает многое из того, что другой получает гораздо позднее, с помощью трудного опыта, а то и вовсе не получает. Не зря говорят, что хороший врач – это врач в третьем поколении; наследуют обычно профессии военного, дипломата. Человеку со стороны освоить их не так-то просто.
Не случайно в Средние века, да и позднее, профессии наследовались. Замкнутые профессиональные корпорации, цеха, отсутствие конкуренции помогало выработке качества труда, той самой умелости, которая восхищает нас при взгляде на старинные изделия. У нашего народа не было этого опыта, потому качество труда было всегда ниже. Наша поневоле торопливая, скомканная индустриализация не выработала массовый тип умелого работника, мастера (хотя, конечно, они были). Советское руководство это понимало: отсюда все эти «пятилетки качества». Понимать понимало, но до результата не довело, а потом всё и вовсе пошло прахом. Теперь придётся начинать даже не с нуля, а с большого минуса.
Назад в будущее?
Я не раз писала, что система жизни, которая ждёт нас на выходе из нынешней смуты и вообще на выходе из капитализма, будет, скорее всего, похожа одновременно на Средневековье и на советский социализм в его основных моментах. Для Средневековья характерно сословное строение общества. Когда-то сословия родились из практической потребности – как средства разделения труда. Занимаясь трудом определённого рода, люди достигали в нём виртуозности. Мне думается, что-то подобное в каких-то формах было бы полезно и сегодня. Если мы хотим отстроить страну и двинуться вперёд, нам потребно определённое «закрепление кадров» - географическое и социальное. Чтобы народ в целом стал умелым и производительным, нельзя, чтобы люди вот так беспрепятственно порхали по жизни: нынче я то, завтра это, а в итоге – ничего. Конечно, талантливые люди всегда выходили за рамки своего сословия, класса и даже предначертанной судьбы, но среднему человеку, каких абсолютное большинство, - это большое облегчение ничего не выдумывать, а идти по предначертанной дорожке. И большая польза для всего народа.
Любопытно, что в 1907 г. о том же самом писал известный тогда публицист Михаил Меньшиков. Писал он под впечатлением революции, но мысль его выходит за рамки непосредственной злобы дня и, как мне кажется, обращена к будущему. Сделаю значительную выписку: оно того стоит.
«В средние века европейское общество сложилось органически, как всякое живое тело, то есть по трудовому типу. Общество было сословно, но сословия были не пустые титулы, как теперь, совершенно бессмысленные, а живые и крепкие явления. Сословия были трудовыми профессиями, корпорациями весьма реального, необходимого всем труда. Дворянство было органом обороны народной, органом управления. Оно действительно воевало. Рождаясь для войны, оно часто умирало на войне. Духовенство действительно управляло духом народным; доказательство — глубокая религиозность того времени и уважение к священству. Купечество торговало и ничем другим не увлекалось, ремесленники занимались ремеслами, земледельцы — земледелием. Как живое тело, общество было строго разграничено на органы и ткани, и при всем невежестве и нищете, зависевших от других причин, этот порядок вещей дал возможность расцвести чудной цивилизации, при упадке которой мы присутствуем.
Упадок строения общественного начался очень давно. Почти за сто лет до революции рыцари и судьи народные превратились в придворных — трагическое призвание их подменилось светским распутством и бездельем. Духовенство потеряло веру в Бога. Среднее сословие, продолжавшее работать, выделило нерабочую корпорацию софистов, которые с Вольтером и Руссо во главе подожгли ветхую хоромину общества. Отказ столь важных органов от работы, извращение сословных функций повели к истощению самого туловища нации — крестьянства. Голодные ткани рассосали в себе атрофированные органы — вот сущность революции. Народ втянул в себя ненужные придатки и старается переварить их, чтобы создать новые. Разве не то же самое идет и у нас?
Что могло бы спасти Россию, это возвращение не к «старому порядку», каким мы его знаем, а к старому порядку, какого мы не знаем, но который был когда-то. Спасти Россию могло бы устройство общества по трудовому типу. Надо вернуть обществу органическое строение, ныне потерянное. Надо, чтобы трудовое правительство постоянно освежалось и регулировалось трудовым парламентом, то есть представительством трудовых сословий страны. Надо, чтобы нелепые нынешние сословия, фальшивые и бессмысленные, были заменены действительными сословиями, то есть, как некогда, трудовыми профессиями, и чтобы эти профессии — подобно органам и тканям живого тела — были по возможности замкнутыми. Необходимо всему народу расчлениться на трудовые слои и чтобы все отрасли труда были настолько независимыми, насколько требует природа каждого труда. Начинать нужно с главного очага революции — с бессословной школы».
Не следует понимать мысль Меньшикова чересчур буквально, как инструкцию. Но большая правда в его мысли есть.
Когда-то Шарль де Голль сказал: «Сталин не ушёл в прошлое - он растворился в будущем!» Точно так, мне кажется, и трудовые корпорации: они тоже не ушли в прошлое, они – дело будущего. И в них - залог будущих успехов нашего народа. Его шанс из прекариата превратиться в тружеников и умельцев.
